Понедельник, 31 Августа 2015 09:47

Северный Кавказ традиционно считается больным местом России, наиболее сильно подверженным внешнему влиянию. Меняется ли как-то ситуация в связи с последними трендами во внешней политике Москвы?

 

Я бы сказал, что основное изменение касается медийной ситуации вокруг Северного Кавказа и северокавказцев. С началом украинских событий Северный Кавказ перестал быть предметом первостепенного внимания СМИ, постоянных и большей частью бессодержательных обсуждений на ТВ, алармистских заявлений разных публичных персон. Не то чтобы совсем перестал, но этого стало меньше, и это в любом случае хорошо, хотя, конечно, меньший шум вокруг проблем не означает, что эти проблемы решены. Что касается связи ситуации на Северном Кавказе с внешним влиянием, то я уже много лет, проводя в северокавказских республиках полевые исследования, считаю внимание к этой связи непропорционально большим. Вообще это типичная, к сожалению, вещь на постсоветском пространстве: любую страну или территорию обсуждать в масштабах глобуса, в рамках мировых политических процессов, избавив себя от необходимости профессионального изучения всего того, что происходит "там, внутри". Такие дискуссии лично мне часто напоминают о "пикейных жилетах".

 

То есть, Вы считаете вопрос внешнего воздействия на этот регион второстепенным? 

 

Это не значит, что внешнюю политику надо забыть, но, на мой взгляд, серьезный разговор о Северном Кавказе все же должен начинаться с того, что этот регион, особенно восточная его часть, в последние десятилетия был ареной очень масштабных и болезненных социальных изменений. Это обвальная урбанизация, массовый переезд в города, например, фактическая численность населения Махачкалы за 25 лет выросла, по многим оценкам, более чем в три раза. Следствие этого – ломка сельского уклада жизни, привычной системы отношений, неформальных правил, действующих в обществе. А одновременно и ломка той городской жизни, которая была до начала массовых переселений из сельской местности в города. Это тектонические социальные изменения, неизбежно порождающие огромную общественную напряженность, а через нее – и появление радикальных идеологий. Да, этим пользуются какие-то внешние игроки, но это уже следствие. Ведь очевидно, что никакой радикальный проповедник, будь он агентом хоть пяти держав одновременно, не сможет никого привлечь на свою сторону, когда ни в какой части общества нет спроса на радикальные идеи. Поэтому, чтобы понять происходящее на Северном Кавказе, как и на любой другой территории, объективно находящейся "в зоне риска", говорить надо, прежде всего, о внутренних процессах и проблемах. Внешние игроки могут их обострить, как-то играть на них, но не они их создают.

 

Один из активных игроков на Северном Кавказе – Анкара сегодня больше занята урегулированием внутреннего кризиса власти. Просматриваются ли в этом свете предпосылки усиления влияния в этом российском регионе постсанкционного Ирана?

 

Я сегодня не вижу конкретных технологий, по которым Турция или Иран могли бы нарастить свое влияние на Северном Кавказе. Турция еще в 90-е часто строила свои действия на постсоветском пространстве через поддержку национальных движений тюркских народов. Но сегодня на Северном Кавказе сделать это ей было бы крайне трудно. У ряда тюркских этносов Северного Кавказа сегодня есть достаточно заметные этнические общественные организации, активисты. Прежде всего, это относится к кумыкам в Дагестане и к балкарцам в Кабардино-Балкарии. Но, во-первых, они сейчас полностью сосредоточены на сугубо местных, прежде всего – земельных проблемах, от которых довольно сложно разом перейти к идеям "Великого Турана" или чего-то подобного. Во-вторых, эти организации и активисты, часто, будучи оппозиционны региональным властям, подчеркивают свою лояльность властям федеральным, и поэтому вряд ли будут заинтересованы хоть как-то подыгрывать Анкаре. Что касается Ирана, то на Северном Кавказе он все же воспринимается, прежде всего, как шиитская держава, а те направления ислама, которые сегодня наращивают влияние на Северном Кавказе, от шиизма подчеркнуто далеки. Если же говорить об экономическом присутствии Турции и Ирана, то оно сегодня на Северном Кавказе явно недостаточно для того, чтобы конвертироваться во что-то политическое.

 

Тысячи азербайджанских туристов предпочитают ехать в Россию окружным путем через Грузию и КПП “Ларс”, в обход азербайджано-дагестанской границы, мотивируя это недружественным отношением лезгин. Чем, на Ваш взгляд, обусловлено недружелюбие граждан РФ в отношении южных соседей и насколько это соответствует интересам России? 

 

Я полагаю, что причины отказа от "Дербентского транзита" состоят в ином. Это, во-первых,  черпаемые из СМИ сведения о небезопасной общей обстановке в Дагестане, а во-вторых, воспоминания о трудностях преодоления контрольно-пропускных пунктов на российско-азербайджанской границе в первые постсоветские годы. Впрочем, эти воспоминания не помешали значительному количеству жителей Азербайджана поехать в Махачкалу для выгодной покупки автомобилей после декабрьского обвала рубля. Сейчас ситуация на этих пунктах получше, хотя и далека от идеала. Что касается "недружеского отношения лезгин", то это штамп азербайджанских СМИ 90-х. Я не могу сослаться на какие-либо социологические замеры, скажу лишь о том, что вижу сам: молодые активные жители южного Дагестана живо интересуются происходящим в Азербайджане, многие там регулярно бывают, причем не только в районах, населенных соплеменниками-лезгинами, отмечают происходящие изменения, рассматривают варианты бизнес-сотрудничества. Осложнения, имевшие место в 90-е годы, пустили трансграничные отношения по очень дурной "колее", но молодое поколение, насколько я могу судить, не заинтересовано скользить по ней дальше. Хотя есть, конечно, и объективные проблемы, например, проблема самурской воды.

 

Из примерно 20 миллионов российских мусульман, в том числе проживающих в республиках Северного Кавказа, в ряды террористов ИГ подалось не более двух тысяч. Можно ли на этом фоне сегодня говорить о реальной угрозе России со стороны ИГ?   

 

"Нетрадиционный" ислам, а под этим термином принято понимать исламские группы, не лояльные региональным духовным управлениям мусульман - оказывает значительное влияние на жизнь некоторых мусульманских регионов России, особенно Дагестана, хотя его активные последователи составляют в них малый процент населения. Сторонники террористического ИГИЛ, конечно, не образуют большинства даже среди нетрадиционных мусульман, однако, по многим косвенным признакам, борются за влияние среди них. Хотя бы по этой причине не считать ИГИЛ реальной угрозой невозможно.